С коммунистической настойчивостью часы в холле гостиницы пробили утренние девять часов.
Спускаясь по лестнице на первый этаж, капитан Глеб едва не столкнулся с маленькой хорошенькой официанткой, которую он приметил в здешнем ресторане ещё с позапрошлого вечера. Девушка несла по коридору кухонное ведро с инвентарным номером и на минуту остановилась, чтобы передохнуть.
– Не помочь, сударыня?
– Что вы, уже не надо…
Глеб с удовольствием смотрел на её разрумянившуюся мордашку.
– В таком случае.… А мороженое у вас есть?
Недоумевающая официантка не стала даже приподнимать свою нелёгкую ношу. К тому факту, что гостиничные постояльцы обычно требовали у неё с утра коньяка или, как минимум, пива, она уже привыкла. Но, чтобы такой интересный мужчина и мороженое…
– Развесное есть, клубничное, малиновое, йогуртовое. Вам зачем?
– Мороженое обычно едят. Принесите, пожалуйста, две порции любого на улицу, на столики.
– А я тебя узнала по походке.
Людмила достала из большой хозяйственной сумки плотно сложенное старенькое полотенце и внимательно протерла им стулья и столик.
– Знаешь, я как-то никогда не задумывался о том, что и у меня, оказывается, есть своя походка. За другими да, часто приходится наблюдать, как они ходят, как едят, разговаривают. А вот как это получается у меня самого? Ты ведь первая, кто заметил, что у меня есть особенная походка.… Какая она у меня, а?
Людмила улыбнулась золотыми зубами.
– Не скажу…
Статная, грудастая дивчина, появившаяся в ту зиму в их школьной столовой, сразу же привлекла тогда внимание всех пацанов. Всего-то на два года старше их, выпускников, Людмила переехала в город с отцом-строителем откуда-то из Казахстана и стала жить на соседней улице. Вадик Назаров именно тогда на неё и запал.
Ясноглазая хохлушка всегда была среди их общих знакомых главной чистюлей и аккуратисткой.
– Чего таращишься-то?
– Любуюсь.
Людмила тоже внимательно смотрела на Глеба, отмечая про себя, что его крупные черты лица за время отсутствия стали ещё жестче. «Поймёт или нет? Захочет помогать, нашими мелочами заниматься?».
– Какой ты стал…, после зимы-то. Всё хорошеешь?
– Так ведь не для себя стараюсь, дорогая.
– А для кого же ещё?
– Для окружающих.
– Кому какое?
Малышка-официантка строго посмотрела на Глеба Никитина и протянула в его сторону поднос.
– Ух, ты! Тысячу лет уже не ела мороженого из вазочки! Жаль, Эмки со мной нет, она это дело любит! Привет тебе от неё, большой-пребольшой, как она наказывала! Весь вечер вчера рассказывала мне про ваши похождения. Почему-то часто повторяла, что ты озорной. Умеешь ты, бродяга, с детишками ладить, получается у тебя с ними.
Пока Людмила по-хозяйски заботливо пристраивала свою сумку на соседнем стуле, Глеб с любопытством и недоумением повертел доставшуюся ему щербатую алюминиевую ложечку, и улыбнулся.
– Чего зубы-то свои красивые скалишь? Клыки-то как у волка́! Волчара, так и есть. Всё бирюком живешь? – Людмила ласково набросилась на Глеба с привычными упреками.
– Ладно, не гневайся! Как там дела на твоём-то финансовом фронте?
В свою очередь заразительно расхохоталась и Людмила.
То, что эта сильная женщина с крупными парикмахерскими кудрями уже который год работает кассиршей в студенческой столовой, Глеб прекрасно знал. Знала о его знании и Людмила, поэтому ответила машинально, не задумываясь.
– Да брось ты подначивать, мелочная ведь у меня работа-то! Пока все эти пятаки да гривенники пересчитаешь после смены – удавиться хочется… У тебя-то, небось, всё интересней, на бизнесе-то?
– Мне о работе скучно сейчас вспоминать. Давай, я тебе лучше про кита расскажу. Только честно предупреждаю – история у меня сегодня про дохлого кита. Рассказывать, а?
– Тьфу на тебя! – Людмила замахнулась ложечкой. – Весь аппетит испортил!
Капитан Глеб шутливо поднял руки.
– Всё, всё! Не стреляй! Про что ещё хочешь услышать?
– Ты вот говоришь, что работа у тебя скучная. И всё у тебя в жизни происходит правильно, по закону, без всякого такого бандитского форсу, да?
– Можешь смело спорить с кем угодно, что есть у тебя один странный знакомый, который всегда переходит улицу только на зелёный свет. Это мой принцип. Это закон и я не хочу его нарушать. Если, допустим, примут новые правила, что с завтрашнего дня требуется переходить улицу на фиолетовый светофор – будь уверена, я начну топать по перекресткам всей Земли только на фиолетовый! Так удобней – не отвлекаешься по мелочам. И ещё есть в этом приятность – я всегда прав.
– Ну, и чего такого особенного ты в жизни добился, со своей правильностью-то?
Глеб Никитин лукаво задумался.
– Самого главного?
Чуть удивленная готовностью к такому важному ответу, Людмила внимательно посмотрела на него.
– Ну да…
– Самое главное моё достижение…. Я, наконец, добился того, что мне не нужно, когда не хочу, есть жареную картошку!
– Да ну тебя, баламут.… А если серьёзно?
– Серьезно? Сейчас мне никому не нужно врать.
– А врал?
– Раньше, когда я…, ну, когда я ещё не был джентльменом. – Глеб усмехнулся. – Приходилось вести себя, как в нормальной уличной драке. Чтобы выжить, там всегда применяются врунство, обманство и разные другие гнусные приемы. Это сейчас, с годами и опытом, мне всё чаще нет необходимости рвать глотки противникам, а удаётся побеждать их логикой и правильным классическим обхождением.
Облизав пустую ложечку, Людмила покосилась на близкий соседний столик, за которым устраивался толстый таксист с сигаретой и пачкой газет.
– Проводи меня немного, чего тут без толку-то торчать.
До рынка было рукой подать, но Людмила шла медленно, задавая Глебу незначительные вопросы и просто так, безо всяких на то причин, оглядываясь по сторонам.
– Давай здесь посидим.
Детская площадка между двумя девятиэтажными домами в это раннее время оставалась ещё пуста, тиха и приветлива. Стволы мускулистой дворовой сирени уже совсем по-летнему были обтёрты школьной малышней, качели замерли в ожидании первых дневных посетителей.
– Ты же в курсе, что Азбель наследство получил?
Не поднимая глаз на Глеба, Людмила произнесла эти первые трудные слова и затеребила платочек в руках.
– Ну, вот, деньги очень хорошие, большие, говорят, от родителей Мареку-то достались… Дом ещё, Галька его всё особняком своим называет! Тоже мне, особняк! Переделали после родителей старый отцовский, так уже и особняком стал!
– К чему это ты?
Сверкнув на него чёрными глазами, Людмила опять взялась за платочек.
– А к тому… Назаров-то как узнал о наследстве Марека, так всё стал над ним надсмехаться. Потом, когда уже и про эти участки разговор-то пошёл, и вроде как бы Марек на эти рыбные дела первым глаз положил, то Назаров-то мой вообще взбеленился, злиться уже в открытую начал на него, кричал тут пару раз при всех, что, мол, у того и так есть богатство, а ему даже паршивых рыболовных участков не достанется! Ну, и я тут услышала недавно, вроде как бы тоже случайно, что Назаров натравливал на Марека своих мужиков, ну, по машинам-то которые с ним вертятся.… Да Марек сам, думаю, и без меня про это всё знал.
– Ты хочешь сказать, что это Марек стрелял в Назара?
Людмила поднесла платочек к глазам, потом с жалостливым укором посмотрела на Глеба.
– Ну, вот, и ты про то же.… Будешь говорить сегодня с Назаровым-то, скажи ему как-нибудь невзначай, чтобы он на Марека-то особенно не сердился, ну, чтобы не бросался на него из-за выстрела-то этого… Не он стрелял в него, не Марек.
– А кто?
– Галька из-за этого наследства готова удавить своего ненаглядного Марка… И так губы раскатала, гордится, что в городе-то её уже олигархшей зовут, а как про участки-то эти проклятые речь пошла, про новую-то выгоду, так вообще у бабы крыша поехала! Бросается на всех, кто мешает этому, ну, по её-то понятиям.
– Ты с ней говорила?
– Да ведь с ней и поговорить-то нельзя как следует! Так поперёк мысли языком и чешет! Ни о чем с ней и не договориться! Ведь не из-за рыбы этой проклятой душа у меня-то болит, не поверишь, Марека жалко.… Загубит ведь, бляха муха, хорошего мужика стерва-то эта!
Всё ещё держа платок у глаз, Людмила тихо улыбнулась.
– Вон, видишь, голубь в песке около детской горки всё клюет и клюет.… В одиночку шебаршится. Все другие голуби с воронами на помойке за жирные куски долбятся, а этот один, тут вот, вроде как бы и не на сытном месте, в пустом песке… Других-то птиц здесь нет, чего им тут клевать, в пыли-то.… А если задуматься, почему этот голубь именно здесь роется? На первый взгляд глупый он, летел бы на мусорку, ко всем своим, а он здесь.… Почему? Смысл-то этот он первый потихоньку разгадал, ни с кем догадкой-то этой не делится. Детишки тут всегда кувыркаются с горки, из карманов у них семечки, крошки разные от печенюшек сыплются, а внизу, в песке, на самом спуске с горки этот голубь потихоньку и клюет радость эту из песка-то…, всё это богатство только ему одному, никто об этом не догадывается, а он никого к себе и не зовет, не хвастается.… Так и вот Марек наш. Он ведь хозяйственный. Тихий такой, маленький…
